17.11.2006
Journey Into Darkness
John Freedman ,
"The Moscow Times"
27.10.2006
Бегство от обмана
Елена Губайдуллина ,
"Театрал"
25.10.2006
По кайфу
Марина Зайонц ,
"Итоги"
19.10.2006
Театр начинается с морфия
Марина Райкина ,
"Московский комсомолец"
16.10.2006
Октябрь. Московские театральные премьеры
Елена Дьякова ,
"Новая газета"
13.10.2006
Про «Морфий» написали оперу
Майя Мамаладзе ,
Полит.ру
12.10.2006
Глюки Верди
Наталия Каминская ,
"Культура"
11.10.2006
Партитура экстаза и ломки
Ольга Фукс ,
"Вечерняя Москва"
09.10.2006
Морфий
Вера Павлова ,
"TimeOut"
09.10.2006
Не колись
Ольга Галахова ,
"Независимая газета"
06.10.2006
Лекарство от тоски
Алена Карась ,
"Российская газета"
05.10.2006
«Морфий» — премьера в театре “Et Cetera”
Дарья Ли ,
Радио "Маяк"
05.10.2006
Режиссерская доза
Роман Должанский ,
"Коммерсантъ"
08.06.2006
Сожженные письма
Алиса Никольская ,
"Взгляд"
06.04.2006
Загадка Ивана Павловича
Майя Мамаладзе ,
"Полит.ру"
31.03.2006
Behind Closed Doors / За закрытыми дверями
Джон Фридман ,
"The Moscow Times"
27.03.2006
Газета «Русский инвалидъ» за 18 июля…
Елена Ковальская ,
"Афиша"
23.03.2006
Есть ли жизнь после классики?
Наталия Каминская ,
"Культура"
20.03.2006
Конец историйки
Дина Годер ,
"Экперт"
17.03.2006
Сюжет предан анафеме
Григорий Заславский ,
"Независимая"
16.03.2006
Хороший конец под рельсами
Ольга Фукс ,
"Вечерняя Москва"
16.03.2006
Вдруг без друга
Роман Должанский ,
"Коммерсантъ"
10.03.2006
Сюжет из газеты
Григорий Заславский ,
"Независимая газета"
Пресса
5:00
2022
2021
2020
2019
2018
2017
2016
2015
2014
2013
2012
2011
2010
2009
2008
2007
2006
2005
2004
2003
2002
2001
2000
1999
1998
1997
1996
1995
1994
1993
0:00
Есть ли жизнь после классики?
Наталия Каминская
"Культура" ,
23.03.2006
Первая премьера в новом здании “Et Cetera” увидела свет не в большом зале, уже знаменитом своими креслами разных форм и стилей, а в строгом малом, носящем название «Эфросовский зал». Но и этому спектаклю предпослана небольшая игра со зрителем. Программка выглядит как та самая, известная дореволюционная газета «Русский инвалидъ»: на желтоватой бумаге отпечатаны действующие лица и исполнители, полный текст небольшой по объему пьески Михаила Угарова, а оставшееся пространство полос заполнено объявлениями о лечении мигрени, продаже английского кэба новейшей модели и прочими рекламными радостями конца XIX века. Так что к моменту открытия занавеса зритель вполне готов к сценам из жизни конца позапрошлого столетия. Апологет новой драмы Михаил Угаров сам поставил пьесу, которую, впрочем, написал довольно давно. Перед нами — классический постмодернизм, чистый, как тургеневская девушка или чеховская меланхолия. Теперь так не пишут, и Угаров в том числе. «…хорошая моя! У вас очень хорошее, доброе сердце — и вы не можете делать гадкие вещи!» — так изъясняется главный герой, литератор Иван Павлович, одинокий, немолодой мужчина, жертва несчастной любви, интеллигент, пописывающий в газету путевые заметки. Живет Иван Павлович в уютной городской квартире вдвоем со старой нянькой Нютой (Татьяна Владимирова), и навещают его юные племянники Алеша (Алексей Лонгин) и Сашенька (Наталья Житкова). Комната на сцене “Et Cetera” представлена художником Андреем Климовым в нарочито добротных реалистических традициях: дубовые панели стен, уютный «фонарь» эркера, китайские вазы, кожаное кресло, клетчатый плед. И журчат роскошные диалоги героев, стилизованные под великую русскую литературу столь искусно, что едва-едва виден временной подвох. Тот самый постмодернистский вывих, который, понятное дело, случился не при Тургеневе или Гончарове, а в ту пору, когда Михаил Угаров, расставаясь с прошлым, выяснял отношения с современностью. Ключевая фраза главного героя: «Нельзя позволять впутывать себя в сюжет!» А «сюжет» у Ивана Павловича имеется, и он до оскомины мелодраматичен, почти бульварен. Наш герой связался с замужней женщиной, которая крутит им не хуже героинь Достоевского, то зовет, то бросает. Уж Иван Павлович сломался, даже слегка помешался от душевной драмы, путает зиму с летом, из дома не выходит, знать никого не желает. А она опять позвала: приди, мол, на вокзал, бежим вдвоем. Нет, Иван Павлович так и не явится на свидание: то ли время упустит, то ли сознательно притормозит. Однако к финалу вдруг сменит чеховские штаны на черные с большими карманами джинсы и, закинув рюкзак за плечи, выйдет на некую железнодорожную станцию: то ли «сюжет» отменяется, то ли все же намечается новая история взамен уже пережитой истошной литературщины? Впрочем, не это важно. Ивана Павловича играет любимый угаровский актер Владимир Скворцов, тот самый Илья Ильич в знаменитом «Облом off». Играет, идеально воплощая постмодернистскую интонацию. В его герое есть нечто аномальное, некая аутистская зацикленность на мелочах и подробностях. Есть неизжитая детскость. Есть и рвущаяся наружу агрессия, правда, чисто интеллектуального свойства. Но ведь и само сочинение Угарова, открыто декларирующего ныне потребность сцены в матерщине и маргинальных событиях, полагающего именно в них новую правду жизни, насквозь интеллигентское и даже по-своему высокодуховное. Как бы Иван Павлович ни нападал на «сюжеты», опошленные и облупленные от долгого употребления, но погружение его в детали и детальки собственного быта и собственного окружения выписано автором слишком тонко и филигранно, чтобы просто махнуть на него рукой. Одно рассуждение о печке чего стоит: «У ней на темной дверце отлит изогнутый цветок лилии. .. Вьюшки ее - как пуговички на мундире начищенные…» Ну и так далее, и еще всякие вкусности. Это вам не Сорокин с его «Романом Романом», где великолепие слога «Дворянского гнезда» внезапно срывается в чудовищные конструкции «подлежащее — сказуемое» и где сказуемое это обозначает жуткие поступки. У Угарова все интеллигентно от начала до конца, и даже бунт против литературщины отступает перед прелестями литературного слога. К тому же есть проклятая темка, просвечивающая в названии. Инвалидность отечественной души — она ведь константа, хоть вписывай себя в сюжет, хоть беги от него прочь. Классическая постмодернистская пьеса Михаила Угарова просвечивает любовью к самому предмету отрицания и насмешки, то есть к классической русской словесности.