Бегство от обмана

На Малой сцене Et Cetera появилась музыкально-пластическая зарисовка по рассказу Михаила Булгакова. Режиссер Владимир Панков назвал свою постановку «саундрамой», умело и тонко распределив роли между актерами и музыкантами (либретто составила Ирина Лычагина). В истории сбежавшего от реальности доктора Полякова осталось совсем немного текста. Ровно столько, чтобы зритель мог следить за сюжетом.Смысл булгаковского рассказа, его тревога и боль досказаны другими звуками.Стоны виолончели, ворчанье контрабаса, барабанное уханье, топот, свист и птичий щебет заполонили звуковое пространство спектакля, до предела повысив его эмоциональный накал. В спектакле Панкова перепутались грохот и шорохи, тоска и радость, жалкий бред и упрямое желание счастья. Сбились и сгладились контрасты между убогой реальностью и радужными грезами.Происходящее показано глазами главного героя — маленького затравленного человека с тонкой, ранимой душой. Алексей Черных чувствительно и нервно играет преданное всеми тихое существо, чем-то похожее на гоголевского Башмачкина. Доктор Поляков — такая же невинная игрушка циничной жизни, сломанная и выброшенная за ненадобностью. Доктор бежит от обмана, то и дело попадаясь в более цепкие капканы. Бежит от московской несчастной любви в сумрачную глушь, от серости — в яркие сны, от боли — в забытье, от жизни — к гибели. Его обманула коварная красавица с красивым сопрано. (Оксана Корниевская, приглашенная из Центра оперного пения Галины Вишневской, поет фрагменты из «Аиды» и точно и едко играет надменную примадонну.) Обманула сострадательная фельдшерица, заглушив страдания первой дозой морфия (в мудрой игре Татьяны Владимировой смешались страх, любовь и отчаяние перед неизбежностью преступления). Наконец, обманул и сам морфий. Сулил силу, а подарил зыбкость. Заворожил спокойствием, а отнял жизнь.Галлюцинация, развивающаяся в сознании доктора, разыгрывается слаженной командой здоровых и сильных молодых людей. В их яростных драках и настойчивых танцах — прямой протест и воля (хореография Екатерины Кисловой и Сергея Землянского). Драчливые руки поднимают ввысь невесомое тело морфиниста. Доктор Поляков взлетает, как птица, очарованный новым видением. Восторг и болезнь проникают в сознание, искажая и скрючивая ладных добрых молодцев, громко топающих вокруг Полякова.Морфий — развязный шарлатан, прикидывающийся заботливым врачевателем, становится хозяином положения. К сожалению, с этого момента (то есть, примерно с середины двухчасового представления) действие начинает спотыкаться, тормозить и безнадежно буксовать, захлебываясь в том, что уже было проговорено, пропето и сыграно. Поначалу спектакль интригует талантливой театральной трактовкой булгаковской прозы, но вскоре утомляет назойливым однообразием.Если бы «Морфий» Панкова кончился на самом интересном месте, то только бы выиграл. Но раз за основу взят рассказ Булгакова, то историю обязательно нужно довести до конца. А выбранная режиссером саундрама, как и близкий ей танцтеатр, напротив, любит прихотливую игру ассоциаций, а не последовательные сюжеты. В догадках, намеках и предчувствиях таится больше смысла, чем в ясных высказываниях. Пластические всхлипы главного героя гораздо сильнее его словесных жалоб. Доктор, упоенный обманами, движется по сцене, как марионетка со спутанными нитками. Нет ни почвы под ногами, ни кукловода наверху. Морфий — зловещий символ разлада и разрушения. Жаль, что большую часть спектакля он предстает всего лишь вредоносным зельем, методично заполняющим шприц за шприцем.