Хоронить надо красиво: "Закрытая комната" Т.Загдай в "Et Ceterа"

«Усопший, не сбивайте сценарий вашей кремации!» Однако, до чего же востребованной оказалась пьеса Татьяны Загдай «Человек в закрытой комнате» — даже не считая эскизного фрагмента, которым её презентовали в рамках проекта «Действующие лица» (в бывшей «Школе современной пьесы» у Иосифа Райхельгауза ещё…), посмотрел уже третью постановку. Из виденных спектаклей версия Скворцова — с одной стороны, наиболее масштабная, рассчитанная на большую сцену, а с другой, и максимально камерная во всех отношениях, начиная с количества занятых исполнителей, заканчивая собственно «комнатными» рамками игрового пространства. Заглавный символический образ пьесы здесь воспринят буквально и действие как бы не выходит за стены квартиры — хотя сюжетно постоянно размыкается не только в пространстве, но и во времени при помощи бесконечно трансформирующейся конфигурации серых плит «железобетонного» забора, выполняющих функцию дополнительных «кулис» и обозначающих по мере необходимости (художник Алексей Трегубов) то просёлочную дорогу, то морг, то автозаправку, то зал крематория…

По сюжету героиня спустя долгие годы и после многих пережитых травм возвращается в родное захолустье хоронить скоропостижно умершего отца, которого вроде бы не любила и который не слишком, мягко говоря, баловал ее девочкой, особенно после смерти матери, вместе с великовозрастным отпрыском соседки, уже разведённым и отбывающим условный срок за воровство Костиком, она должна отвезти тело родителя в райцентр на судмедэкспертизу, но внезапно мертвец заводит с ней разговор… Ситуация — диалог с покойником — в пьесе изначально задаётся фантасмагорическая, но у автора фантастическая линия разворачивается в реальной обстановке с вполне бытовыми, включая криминальные, сопутствующими подробностями. Скворцов же, вслед за «Аномальной Лизой» и «Головой» в театре «Человек», здесь и реальный, зачастую натуралистический антураж пьесы целиком переводит в сценическую, подчёркнуто театральную условность. Это театрализованное «роуд-муви» не по заснеженным просёлкам глубинки, а по закоулкам собственной психики и памяти героиня Натальи Благих предпринимает «не выходя из комнаты», но заново переживая все ранее совершенные ошибки, переоценивая отношения и с отцом, и с Костиком, и с бывшим работодателем (правда, связанная с жизнью героини в столичном городе сюжетная линия — её кульминацией становится вынужденный аборт… — в силу обратной хронологии изложения событий, где последствия предшествуют причинам, распадается на пунктир и её логика может ускользнуть от внимания). Предметным миром ее «метафизического путешествия» в таком контексте служат детские игрушки, плюшевый мишка (подменяющий и сбитую на дороге собаку, и пса, которого в своё время завел отец…), самоходный автомобильчик. А многочисленные эпизодические персонажи оборачиваются каким-то сказочными, «мультяшными» спутниками, парочкой забавных не то птиц, не то «ангелов» (и тут весьма бесхитростная, по большому счету, пьеса Загдай оказывается в одном ряду и с поэмой Венедикта Ерофеева, и с модными ныне сочинениями Романа Михайлова, в том числе инсценировкой Андрея Могучего «Сказка о последнем ангеле»… ну или близко к тому), выступающих по мере надобности и за экспертов, и за сотрудников похоронного бюро, и за соседку, и за женщину-полицейского… Помимо этих двух многоликих — а в основной своей ипостаси сугубо фантастических и воображаемых, с накладными клювами и меховыми шубейками, эксцентрической жестикуляцией и движениями (режиссёр по пластике Константин Мишин) — фигур, героев остаётся трое: сама Жанна, как она теперь себя называет, отказавшись от имени Анна, чтоб полностью оборвать нити, ведущие к детству, к отцу, к «малой родине»; мёртвый — хотя ведет он себя на сцене живее всех живых — папаша (против ожидания — и с оглядкой на альтернативные воплощения в других постановках. — достаточно импозантный персонаж с гитарой, его играет Грант Каграманян); и Костик (Иван Косичкин), пожалуй, наиболее понятный и во всей этой замороченной фантасмагории реальный «пацан».

Заданный изначально жанр, впрочем, к финалу заметно смещается в плоскость мелодраматическую и чуть ли не «святочную», что лично мне, положа руку на сердце, чуждо — благодушие, на мой вкус, чрезмерное; пафос всепрощения, всеприятия (по сравнению с пьесой режиссёром ещё более усиленный), осознание необходимости «света в конце тоннеля» я разделяю с трудом; но эффектному использованию ради пущей «чувствительности» как мелкой игровой атрибутики (вроде мишки, шарика, автомобильчика и т. п.), так и мощных выразительных средств (вплоть до все пространство спектакля накрывающего звёздного неба…) должное отдаю.

Источник: https://users.livejournal.com/-arlekin-/4866387.html