Пресса
5:00
2024
2023
2022
2021
2020
2019
2018
2017
2016
2015
2014
2013
2012
2011
2010
2009
2008
2007
2006
2005
2004
2003
2002
2001
2000
1999
1998
1997
1996
1995
1994
1993
0:00
Последнее искушение Дон Кихота
Павел Руднев
"Независимая газета" ,
14.10.1999
ТЕАТР «Et Сetera…», признаться, удивил даже своих поклонников, когда впервые пригласил к работе хорошего режиссера в хорошей форме. Получился первый в истории молодого театра неплохой спектакль. Болгарский режиссер Александр Морфов заметно перекроил роман Сервантеса. В неприкосновенности сохранились лишь сцены на постоялом дворе, когда обряд посвящения в рыцари превращается для славного идальго в насмешку. Прочие коллизии либо опущены, либо подогнаны под магистральный сюжет спектакля; многое и даже очень многое — пролог, весь второй акт — дописан режиссером. Эдуард Кочергин, который, к радости столичных театралов, последние год-два работает в Москве много и плодотворно, так и оформляет спектакль — постоялый двор наизнанку: деревянные стропила, балки, перекрытия, лестницы, соломенные крыши. По бокам сцены — двухстворчатые ворота, посреди — простонародное рельефное распятие. Оно напоминает зрителю о неправедных страданиях благородного рыцаря — жертвенного агнца на народном празднике. Трагедия возвышенного Дон Кихота, не замечающего боли от тумаков и затрещин, в этом представлении легко переплавляется в фарс, в котором, как водится, чужое страдание рождает не сострадание и боль, а глумление и хохот. В прологе Александр Калягин представляет Дон Кихота в глубокой, неприличной старости — горемычный старик с клочковатой бородой притворяется умершим перед солдатами, пришедшими его арестовать. Словно герой французского фарса адвокат Патлен, он шепелявит, ноет, чудит, как полоумный. Все последующее действие — это воспоминания старика о том, как он был рыцарем и как перестал им быть. Постоялый двор — место, где испанские бродячие труппы играли театральные спектакли. Это совпадение Александр Морфов, режиссер европейского стиля, ныне требующего жонглировать эпохами и стилями, не может упустить из рук. Бродячие актеры появляются в спектакле как составная народного праздника, на который попадает непраздничный герой Дон Кихот. Актеры показывают «Неистового Роланда» Ариосто. Дон Кихот нарушает спектакль своим военным вторжением — не дает покоя злой волшебник Фристон (в романе почти такой же сюжет происходит в театре кукол). Здесь розыгрыш, из сети которого никак не может выбраться идальго, достигает вершин. Комедианты предлагают Дон Кихоту подписать контракт с труппой на несколько выступлений. Его — человека, который, постигши науку рыцарства из книг, пытается вырваться из литературных тисков и «обрасти действительностью» на миру, — хотят сделать частью спектакля, превратить в маску, вернуть в литературу. Дон Кихот, придя с серьезными намерениями в мир, попадает в мир театра, в праздничный травестийный мир. Этому распоясавшемуся миру нынче нужны тираны и мясники, а не поэты и рыцари. Многочисленные сцены избиения Дон Кихота и Санчо Пансо жестоки и реалистичны. Дон Кихот Александра Калягина остается безропотным мальчиком для битья, тряпичной куклой. Его «виртуальное» рыцарство — неловкая форма пассивности, невосприимчивости к бедам мира сего. Александру Калягину не пришлось играть Дон Кихота «на преодоление», в споре со своей актерской природой. Морфову русский артист нужен каков он есть. Очевидно, что спектакль сочинен им «на него» и в расчете на темперамент Александра Калягина, который играет хорошо, честно, прямодушно — он явно увлечен ролью уставшего, немолодого Дон Кихота, в которой проглядывает усталость самого актера. Калягин снимает с образа благодушного рыцаря весь еще оставшийся после нарезки текста налет идеальности, героизма, сверхчеловечности. Перед нами — грузный, мягкотелый, неряшливый старик, живущий безжизненными фантазиями. Его рыцарство обитает исключительно в его голове и не пытается найти выход в поступках, облике, образе мыслей. Если он пьет, то напивается неприлично пьяным, если говорит, то неостроумно и вяло, если бросается в бой, то это бой «на кулачках», после которого рыцарь брутально выплевывает раскрошенные зубы. Этот Дон Кихот — не «последний рыцарь», в чьем облике — панихида по романтике прошлого (так представлял Дон Кихота Шаляпин). Он остается всецело театральным персонажем, хвастуном, Аникой-воином — скорее, Санчо Пансо, возомнившим себя благородным идальго. Рядом с ним настоящий Санчо Пансо незаметен, даже кажется ненужным. Владимир Симонов играет роль бледно, откровенно плохо. Возможно, что причина этой главной неудачи спектакля в том, что Морфов не дал талантливому актеру адекватного рисунка или, быть может, вообще не нашел места персонажу в своей интерпретации (то, что противится замыслу, лучше не замечать). В спектакле-перевертыше Пансо — не пара Дон Кихоту. Ему никак не удается стать вторым героем в этой истории. Этот Санчо словно явился из другого спектакля, где играет какого-нибудь «Степана, подай сапоги» — покорного слугу, без амбиций, без характера, без увлечений. Оруженосец появляется в спектакле впервые с живописной конструкцией за спиной — шкафчиком с системой полочек, на которых разложено все, что нужно в пути. Сразу после трюка, когда, неудачно повернувшись, Пансо падает на этот заплечный комод, тот куда-то мгновенно исчезает, хотя мог бы стать характерным атрибутом для своего обладателя. Таким же образом все, что проходит сквозь руки Пансо, утекает, исчезает, забывается. То, что не происходит в игре актера, возможно, восполняется сочиненным финалом, который растягивается на весь второй акт. Обитатели постоялого двора, бывшие мучители Кихота, пишут его житие, теперь уже с восторгом вспоминая о похождениях, оставшихся за пределами спектакля, — борьбу с мельницами, отарой овец, etc. Появляется восхищенная француженка (Наталья Благих), до которой уже дошла слава о «шевалье» Кихоте, и мы словно становимся свидетелями того, как из сора рождаются легенды. А в это время уставший брюзга старик Дон Кихот на костылях, еле передвигая ноги, отказывается от своего имени, возвращается в деревню и передает титул Рыцаря печального образа Санчо Пансо, у которого, как по заказу, уже отрасли характерные усищи и козлиная бородка. Искушение славой — последнее искушение Дон Кихота. Герой не стерпел, рассыпался. Тенью прошлого приходят средневековые гарольды, настоящие рыцари и просят легенду Испании пожаловать к великому Герцогу, который, прочитав книгу о рыцаре, хочет его видеть. Холщовый занавес падает — на кинопленке новорожденный Дон Кихот Владимира Симонова выходит из дверей театра и, преодолевая порог искусства, выходит на многолюдный Новый Арбат. Морфов взбодрил театр, он смог обратить массовку подле Дон Кихота в эстетическое целое. Но даже приезжий режиссер не смог сделать так, чтобы фигуранты из, в целом, слабой труппы «обросли» индивидуальностью. Этот спектакль остается игрушкой для двоих, и, может быть, в этой актерской нереализованности и неубедительности труппы театра причина того, что в целом спектакль получился скучным.