«Ничего себе местечко для кормления собак»: шок на ровном месте

От этой премьеры слишком многого ждали — заранее назвали событием театрального сезона и, наверное, премии распределили между авторами: режиссером Робертом Стуруа, актером Александром Калягиным и мало кому известным драматургом Тарико Нуи. Но не сложилось. Слишком невнятной оказалась пьеса и вторичными — режиссерские приемы. И если бы не всесокрушающая харизма худрука Et Cetera, кроме как нелепой неудачей этот спектакль назвать было бы нельзя. К счастью, Калягин в роли Просперо из будущего в спектакле присутствовал, и смотреть на него было удовольствием. В «обязанности» его странного героя — всесильного старика-торговца оружием, входило не только развлечение чокнутых гостей: невесть откуда взявшихся парня-самоубицы и женщины (Наталья Благих), жаждущей мести, — но и регулярные презентации сентенций собственного производства. И пусть все его изречения на откровения никак не тянули, но зато как они были произнесены! Ровным счетом ничего не понимающая в сюжете публика довольно улыбалась, глядя на странного замшелого старика, возомнившего себя богом. Внешне герой также был странен — в мятых штанах, вязаной жилетке, черных очках кота Базилио и с тростью в тяжелой руке. А место его обитания и того странней: жуткий заброшенный кинотеатр на пустыре, старенькое пианино, редкие кресла, похожие на могилы, агрессивный свет фонарей, мусорные баки и грязь... Очевидно, что режиссер Стуруа повторил здесь свой собственный прием — разговор со зрителем посредством спектакля-притчи. В притче, как известно, сюжет играет второстепенную роль, как и характеры действующих лиц. Притча — это загадка с обязательной нравоучительной разгадкой в конце. Беда в том, что пьеса Тарико Нуи притчей стать не может по определению. Слишком мало в ней глубины и совершенно нет мудрости. Эдакая претензия на символичный, плотно нашпигованный афоризмами и аллегориями текст. Пустырь окружен стаей диких собак, парень-самоубийца откладывает пистолет и умоляет Старика сделать его своим псом...Объяснить хотя бы эти две нелепости можно как угодно. А можно никак не объяснять. Самое главное — отсутствие в этом тексте сверхзадачи, посыла. Что хотел сказать автор, а вслед за ним и режиссер? В программке предумосмотрительно напечатана «версия» последнего. Оказывается, спектакль — об апокалипсисе, который... уже наступил: «Мы думали, что XXI век будет какой-то идиллический, всё будет в порядке. И вдруг выяснилось, что нет. По-моему, этот век страшнее, чем страшный XX-й». Старик-Калягин, по всей видимости, торгует смертью, а мужчина и женщины — последние, кто еще не готов жить в мире, где все продается и покупается. Банально, не правда ли? Впрочем, повторюсь, этот спектакль длительностью час с небольшим можно «расцветить» любой философией: настолько аморфной и безжизненной кажется драматургическая «масса». И настолько удивительны мысли великого режиссера: Стуруа явно увидел в тексте больше, чем там есть на самом деле.