Подписка на новости
Поиск по сайту
Версия для слабовидящих
Заказ билетов:
+7 (495) 781 781 1
Пушкинская карта

МОСКОВСКИЙ ТЕАТР «Et Cetera»

Et Cetera

художественный руководитель александр калягин

главный режиссер Роберт Стуруа

Пресса

«Быстро теряю серьезность и начинаю дурачиться»

Валерий Яков, Виктор Борзенко
«Новые известия» , 25.03.2013
Сегодня театр Et Cetera под руководством Александра КАЛЯГИНА отмечает свое 20-летие. Накануне праздника артист дал нам интервью, в котором вспоминал, с чего началось его увлечение театром, сетовал, что проблемы театрального сообщества не изменились с дореволюционных времен, и рассказал о планах своего коллектива на будущее. – Александр Александрович, интересный у вас сейчас период. Недавно отгремел ваш личный юбилей, который вы отметили удивительным цирковым шоу, сделав настоящий подарок своим друзьям. А теперь подоспел и юбилей театра Et Cetera. Что для вас вообще юбилеи, как вы к ним относитесь? – 20-летие театра – это еще не юбилей. Это просто очередной день рождения. И отмечать его как юбилей было бы странно, надо работать, ставить спектакли, а все торжества – это так, околотеатральная игра. Поэтому в этих торжествах я и участвовать не хочу… Я вообще не люблю юбилеи. Мой личный юбилей состоялся лишь потому, что Давид Смелянский меня уговорил – я все время сомневался. – А почему? – Не люблю, когда день рождения превращают в публичную акцию. Это должна быть очень личная история. День рождения касается памяти моих родителей. Если бы они были живы, то сидели бы рядом со мной. Это касается моих детей. Это касается моей семьи. Вот и всё. – Ваши зрители и ваши поклонники – это тоже в каком-то смысле семья. И вам ведь удалось своим личным юбилеем создать для них праздник – выступили в роли грустного клоуна… – Это получилось отчасти неожиданно даже для меня. Мы однажды сидели с Давидом и Семеном Альтовым, зашел разговор о грядущем юбилее, и я стал отмахиваться от его проведения. Но они вспомнили, что первым моим увлечением был цирк. И решили за это уцепиться: «О, цирк!» Я ведь пятилетним мальчишкой обожал цирк, прятался там от мамы, убегал. А потом прогуливал уроки музыки. И мама вынуждена была отменять свои лекции и разыскивать меня с милиционером, а я приседал между рядами, чтобы они не нашли. Бедная мама! Я доставил ей много хлопот. Например, она спрашивала: «Аличка, ты занимаешься?» Я нагло врал в ответ. Однажды она заподозрила неладное, устроила проверку, оставив в футляре бумажку, которая обязательно должна была выпасть, если бы я достал скрипку. Мать плакала, слушая, как вдохновенно я лгу. Очевидно, ложь – сестра лицедейства... Другой стал бы оправдываться, извиняться, просить прощения, а я после очередной ссоры побежал в цирк. – Однажды вы рассказывали, что в детстве приходили на угол Мясницкой – покупали дешевую колбасу, а далее с этим бутербродом шли к памятнику Грибоедова и ели его, обливаясь горькими слезами… – Да, да, было. Мимо шли прохожие, косились на меня и спрашивали: «Тебя кто-то обидел?» Но я лишь качал головой и еще сильнее рыдал и упивался придуманным горем. – А сегодня, глядя из окон своего театра в сторону памятника, вы вспоминаете того мальчика? – И не только из окон, но и когда еду домой на машине – вспоминаю. Непременно гляжу на эту скамейку. Как она изменилась? Может, ее подновили? Здесь, в районе Чистых прудов, у меня вообще много памятных мест, потому что первые 25 лет своей жизни я прожил на улице Грибоедова. И главное воспоминание детства – постоянное кривлянье. Я все время кого-то изображал, а мама меня одергивала… Мне надо было из всего сделать театр. И это настолько глубоко вошло в кровь, что и в кресле чиновника я быстро теряю серьезность и начинаю дурачиться... Впрочем, если в тебе однажды поселилась некая сила, которая выворачивает все наизнанку, предлагает тебе делать другие рожи, другие глаза, другие голоса, то избавиться от этого уже нельзя. – За многочисленными масками и ролями нет ли опасности потерять себя? – Ты же снимаешь маску, а за ней твое лицо, ты сам и все твои проблемы, которые подкидывает тебе ежедневно жизнь и которые ты должен решать, и тогда становится не до игры. В театре ты постоянно находишься на горящем вулкане. Тут все время ЧП. За час до спектакля узнаешь, что заболел актер, у которого одна из центральных ролей. Даже если у тебя отличное настроение – этот форс-мажор сразу же отрезвляет. Хотя к театру все равно нельзя относиться серьезно: театр – это игра, это праздник твой и твоих зрителей. И чем старше становишься, тем больше в этом убеждаешься. Быть чуть-чуть несерьезным советовал молодым режиссерам Анатолий Васильевич Эфрос, чтобы не надорваться, не сломаться. Он говорил: одно из главных качеств режиссера – работать весело. И я прекрасно помню, как легко, радостно мы с ним репетировали и какое это было счастье для всех. И потому, наверное, и были великими его спектакли. К сожалению, быстро уходят все мечты и сны, когда кажется, будто выйдешь на сцену и сыграешь так, что все зарыдают и пойдут домой с измененным сознанием. Ничего подобного не бывает. Поэтому я настороженно отношусь, когда публика кричит «браво». Теперь везде кричат «браво». И чем хуже спектакль, тем больше подобных криков… – Вы смотрите как профессионал. Но речь идет о рядовом зрителе, для которого спектакль с участием именитого актера уже счастье… – Я ведь отдаю себе отчет, как я играю. И если спектакль шел неважно, то никакие «браво» меня не утешат. Я помню, Олег Николаевич Ефремов никогда не был доволен артистами. Это нас унижало? Нет. Это нас бодрило? Тоже не скажу… Но это вводило в состояние азарта: что надо сделать, чтобы Ефремов остался доволен? Что надо сделать, чтобы ему понравилось? – Какие времена вашего театра вам кажутся более яркими, счастливыми – времена бездомья, арбатский период, когда ваш театр впервые обрел крышу и когда шли первые спектакли Et Cetera, или же здесь? – Сказать, что хочется возвращаться на Арбат, не могу. Хотя ностальгия есть. Что-то трепетное там было и очень пронзительное – некий студийный дух, когда было естественным желание собраться вместе без всяких понуканий. Просто оставались после спектакля – сидели в кафе, беседовали. Никто не считал денег, хотя были голодные 1990-е годы. Теперь у нас роскошное театральное здание, сюда пришли новые зрители, уже здесь появились новые звезды, выросла труппа, сегодня она достаточно сильная. Стало более удобно, комфортно работать – репетиционный зал, Эфросовский зал… Все гримируются теперь в разных гримуборных, но в этой изолированности друг друга есть своя опасность. Личная гримерка помогает тебе лучше собраться перед спектаклем, но не дает возможности общаться, чувствовать себя в едином потоке… – Все годы, что вы руководите Союзом театральных деятелей, вы смело критикуете чиновников. Но если проанализировать ваши резолюции и открытые письма, то печальная картина получается: из года в год театральное сообщество пытается решить одни и те же проблемы… – Жалко, у меня нет под рукой книги, мы сделали репринтное издание материалов первого съезда Российского театрального общества. Он проходил до революции еще под императорским покровительством. Открываешь любую страницу и начинаешь читать, боже, так они тоже, наши благородные предшественники, бились за то, чтобы русскому артисту легче жилось! А еще боролись за развитие театрального дела в России и называли это главной целью своей деятельности. Собственно говоря, этим принципам мы следуем и сегодня. – А в таком случае руки не опускаются, если веками ничего не меняется? – Руки должны опуститься, по идее. Но не опускаются хотя бы потому, что я вижу результат нашей деятельности в союзе. Например, у нас в Звенигороде ежегодно проходит Международная театральная школа. Сюда приезжают ребята из 35 стран. Месяц живут за наш счет на полном пансионе и учатся мастерству. Успевают выпустить четыре спектакля и с успехом показывают их зрителям. В Звенигород приезжают Додин, Гинкас, Женовач, ведущие актеры. Здесь Смелянский, Швыдкой и многие другие светлые умы читают лекции. Сейчас много программ, адресованных молодежи, много грантов, выделяемых на спектакли, мы проводим лаборатории, мастер-классы, ну и так далее. Делается много, хотелось бы больше? Конечно. Слава богу, что государство нам дает грант размером в 150 миллионов рублей на наши творческие программы. Правда, он вот уже шесть лет никак не индексируется – про индексацию чиновники словно «забыли». Но мы и 150 миллионам рады. Хотя для театра это капля в море, да еще и на просторах такой огромной страны. – Вы никогда не стесняетесь в критических оценках. А скажите откровенно – чиновники вас слышат? – Слышат. Хотя по-прежнему я не понимаю, почему, когда принимается какой-нибудь важный закон в сфере культуры, никто не советуется с СТД. У нас много экспертов, которые знают ситуацию, что называется, изнутри, понимают, как это аукнется на местах… В итоге мы вынуждены отстаивать права театральных деятелей, защищать театр, когда какой-нибудь закон проходит первое или второе чтение. И мы немножко опаздываем, потому что включаемся в обсуждение поздно. А если бы заранее нас предупреждали, советовались бы с нами – было бы совсем другое дело. Мы же не подножки подставляем друг другу. Речь идет о сотрудничестве и помощи. И бывает, что тебя услышали, но до этого ты потратил столько времени и сил, что уже в изнеможении не радуешься победе. – И все же пусть 20 лет – это не юбилей, но все-таки определенная веха в истории театра… – Я уже как-то это говорил: вехи театра определяются спектаклями. И совсем не обязательно они должны быть успешными, бывает, что и билетов не достать, и долго спектакль сохраняется в репертуаре, а ты отчетливо понимаешь, что не он определяет движение театра. В нашей истории было несколько этапных спектаклей: это «Дон Кихот» и «Король Убю» Александра Морфова, затем «Шейлок» Роберта Стуруа и другие его постановки. Ну и так далее. После каждого из таких спектаклей театр делает некий рывок вперед, иногда может поменять траекторию своего развития. Возникают другие масштабы, другое художественное мышление. Поэтому сейчас я думаю не о том, что будем делать дальше. Роберт Стуруа должен выпустить «Комедию ошибок» Шекспира. Ведем переговоры о постановке с Петером Штайном. Дальше в планах работа с уже ставшими своими режиссерами Владимиром Панковым и Александром Морфовым. Молодой режиссер Павел Артемьев поставит комедию Реньяра «Единственный наследник». Надеюсь, что все эти работы у нас получатся, вот они и могут стать вехами на нашем пути.